Октябрьское солнце было по-майски жгучим, хотя еще недавно его не было видно за огромной тучей, еле-еле державшейся на голубом небе. В ней было так много влаги и веса, что, казалось, еще немного — и вода хлынет бесконечным потоком и разгонит по домам или под деревья всех участников этого происшествия.

В маленьком колодце пятиэтажки расселись в ряд старички и старушки. Расстелившись под гнетом жалящего солнца, они не убирали зонтиков, так и оставили их на свою защиту не от дождя, так от солнца. Под ногами их лежали где тряпки, где доски. У особенно предприимчивых были самодельные столики с различными вещицами, не вызывающими никаких других эмоций, кроме уважения к их почтенному возрасту. А возраст и впрямь был таков: судя по виду «товара», обнаружили его, вероятно, во время археологических раскопок на дачном чердаке или квартирных антресолях. А затем принесли сюда, чтобы выставить и заставить ожидать нового хозяина. На витринах «блошиного рынка» выставлялось, казалось, все: от монет и значков до прялок и бронзовых бидонов.

— Вот так и готовься к дождю, — завозмущалась одна из сидящих, — обманчивая ноне погодка-то. В детстве, помню, в октябре уже в шубах ходили, не то, что сейчас.

Она старательно размахивала прошлогодней газетой, то ли охлаждаясь, то ли выплескивая энергию, скопившуюся от часов сидения. Eе грузное тело, как та туча, висело над скромным скопом из наручных часов, пары иностранных детективов, напечатанных на дешевой пожелтевшей бумаге, серег, ярко сияющих красными камнями, и гипсовой статуэтки балерины. Рядом сидела маленькая бабушка, закутанная во все черное так, будто на улице звенит вьюга. Eжедневно она приходила, раскладывала свои пожитки и поддакивала толстой соседке.

— Подходите, посмотрите! Вот, пожалуйста, часики! Исправные, механизм совсем как новенький, -затараторила бабка с прошлогодней газетой, завидя только входящего из арки во двор мужчину с дипломатом. — А вот еще и книжечки, нужно вам? Смотрите, пожалуйста.

По прохожий не обратил ни малейшего внимания, ускорил темп и юркнул в одну из подъездных дверей.

— Ишь ты, гоголь! Рай, слышишь, я его тут и не видала. Прошел, важный какой! Слышишь, Рай? Незнакомый какой-то, говорю. П что им все вечно не так? Разве я, Дарья Дрозд, что-то негожее когда-нибудь предлагала? Ну лежит, ну почти новенькое, ну подойди ты, возьми, купи. Они ж не читают сейчас, Раис Асильна, они ж в кого превратятся?

— Да… — раздалось откуда-то из мрачного кокона тряпок и растворилось тут же, в черноте.

Раиса Васильевна, наверное, даже и не слышала, о чем говорила соседка, но всегда соглашалась. Кажется, что даже если слова старухи-тучи и пробрались бы сквозь толщу одежды, достигли ее слуха, обосновались в голове и вызвали бы отрицание, даже в таком случае, она все равно издала бы этот звук, похожий на подтверждение.

Остальные же «торгаши» — как ласково и немного с усмешкой называли их жители двора — продолжали жариться под злым солнцем. Ни прохожий, пи возмущения Дарьи, звучащие громом в тихом закоулке, не потревожили их неизвестно чем занятого внимания. Когда счастливая обладательница нераспроданных часов и книг прекратила ерзать и охать, наступила тишина. В колодце было так жарко, сухо и бездвижно, что только слабый ветерок был единственным подтверждением живости всего происходящего.

Тишина, которая, кажется, только усиливала духоту, была разбита собачьим лаем, доносящимся из арки.

— Та отцепись ты! Ай! — послышался высокий мужской голос следом за гавканьем и рычаньем, — Фу! Ай! Фу!

В светлом проеме возник силуэт. Черная, длинная, тонкая фигура вертела корпусом, оглядывалась и отряхивалась. Чем больше пришелец продвигался во двор, тем лучше было видно, что за гость посетил тихий дворик. Шаркающей походкой приближался долговязый мужчина, в элегантном, но старом клетчатом костюме, выцветшей шляпе и поношенных ботинках. На руке его висел плащ, а в глазу был монокль. Этот странный прибор, давно вышедший из моды и употребления, часто спадал и шлепался о живот обладателя.

Компания сидящих, и в особенности Дарья, встрепенулась. Во взгляде посетителя читалась заинтересованность, она заставила торгашей пробудиться от сна, навеянного зноем, и начать повыгоднее да покрасивее расставлять товар. Один только дед, продававший бидоны, сник и натянул на глаза кепку. Он понял: клиент не его.

А клиент шагал мимо самодельных витрин с видом посетителя ЦУМа. Медленно, важно. Весь как будто вытянулся, поднял незанятую моноклем бровь, самодовольно разглядывая что ему предложили.

— Здравствуйте, здра-а-австуйте, дамы и господа! — зачем-то поздоровался он со всеми, — Ищу подарок на день рождения одной небезызвестной женщине. Что вы имеете мне показать?

К любезностям не привыкшие люди сидели и ждали, что будет дальше. Но не Дарья. Она, мигом смекнув, что сейчас может выгодно сбыть собственное добро, заглянула с улыбкой исподлобья в глаза пришельцу и громко рявкнула:

— Так смотрите! Что любит ваша женщина? Купите балерину. Недорого и на память!

Она развела руками над своими экспонатами и чуть не столкнула многострадальную статуэтку. Успевши схватить ее на лету, она тут же протянула свою пухлую руку, сжимавшую балерину, к гостю.

— Ну что вы, дорогая, — приторно начал клетчатый, — прошу вас. Вы знаете кто я?

Последовало многозначительное молчание.

В каждом звуке речи это странного гостя, в каждом движении его глаз сквозила странная смесь из любезности и плутовства. Дарья, к моему удивлению, не приметила этого, разрушив тем самым любую надежду на честность поговорки о двух рыбаках.

— Я антиквар, — разбил тишину клетчатый, — моя фамилия Чунтов. Сейчас я работаю на известнейшую семью… А впрочем, вам не нужно знать об этом.

Все сидящие рядом с удивлением наблюдали за происходящим. Из-под кепки выглянул и дед с бидонами.

— Ну что вы, господин Чунтов! Как можно вас-то и не знать? В наших узких кругах, как говорится, такие профессионалы глубоко уважаются и ценятся!

Чунтов как будто не ожидал такого откровения, но, прокашлявшись, продолжил:

— Итак, я могу рассчитывать на вашу помощь?

— Конечно, конечно! — зачастила Дарья, — Вот… э-э… японский фарфор!

И она снова протянула свою раздутую ладонь, держащую статуэтку. Антиквар еще раз посмотрел на бабку, затем на балерину, затем снова на бабку, резко вырвал сувенирчик из рук, покрутил его, постучал, послушал звон. Затем стал рассматривать, нет ли трещинок каких или сколов. Наконец он заключил: «Не фарфор!» — и отдал обратно балерину. Эти его слова даже немного обидели Дарью: Чунтов слишком быстро разрушил все ее надежды обмануть его и продать безделушку. Но горькие чувства не очень долго переполняли душу старухи. На смену им пришли привычные азарт и желание любым способом сбыть товар.

Продолжение следует.

***
фото: